Со временем они узнали, что их отец жив, так как кто-то видел его в лесу. Фрида Вульфовна до сих пор удивляется, как маме удалось его найти. Выяснилось, что с самого начала войны Вульф Лосик руководил группой минского подполья, занимающейся сбором оружия. Часто он прятал пистолеты и автоматы в своем доме, даже под матрасом, на котором спала его дочь.
Тайный клад под яблоней
Каждый месяц польская женщина по имени Ирена с наступлением ночи незаметно пробиралась в яблоневый сад на окраине своего города. Она делала это настолько регулярно, что смогла бы найти укромное место даже с закрытыми глазами. Постоянно оглядываясь, пани Сандлер выкапывала из земли загадочную бутылку, плотно закупоренную, и клала в нее мелко исписанные записки, чтобы убрать обратно в землю.
Она прекрасно осознавала: если ее поймают – убьют на месте. Но Ирена без колебаний верила, что делает правильное дело. В этой бутылке помещался бесценный клад для тысяч людей. Это были простые бумаги, однако они были заполнены именами и фамилиями еврейских детей, спасенных из концлагерей. Случайные записки облекали в себя жизнерадостные судьбы, которых настигла тяжелейшая участь.
Отважная полька сумела спасти 2500 детских жизней, что означает, что список имен, которые она сохранила, превышал таковой у знаменитого Оскара Шиндлера в два раза. Удивительно, но больше полувека мир даже не подозревал о ее невероятном подвиге.
Выжить в нечеловеческих условиях
В 1941 году, в Варшаве, за трёхметровой кирпичной стеной, обвитой колючей проволокой, находилось самое большое гетто времен Второй мировой войны, где содержались почти полмиллиона евреев. Это место стало символом страдания и лишений.
«После вторжения нацистов в Польшу было решено создать гетто в Варшаве для еврейского населения. В качестве базы был выбран еврейский квартал, из которого, прежде чем началось строительство, выселили 113 тысяч поляков и привезли 138 тысяч евреев с других территорий Варшавы. В итоге в этом гетто оказались 440 тысяч людей на площади всего 4,5% от всего города,» – поделилась своими знаниями историк Илона Тарасова.
Евреям было запрещено покидать пределы гетто. Работа и пропитание были практически отсутствующими, из-за чего люди умирали от голода и болезней. На это и расчитывали фашисты: антисанитария и плотность населения привели к быстрому распространению тифа, что сделало условия проживания невыносимыми.
«Именно идеей борьбы с инфекциями внутри гетто воспользовались те, кто желал помочь евреям, среди которых была Ирена Сандлер,» – сообщила историк.
Мы жили в лесу
Семья Смарт проживала в городке Бучач, который сегодня относится к Украине, но до войны был частью Польши. Нацисты оккупировали этот город в 1941 году.
Скоропостижно был убит отец Максвелла в первые три месяца оккупации, а его, вместе с матерью и сестрой, отправили в еврейское гетто. Однако в 1943 году нацисты приняли решение ликвидировать всех евреев. Люди были сгнаны в грузовики, и мать смогла убедить сына бежать, что в дальнейшем спасло его жизнь. С тех пор он не видел своих ближайших родственников.
В возрасте 13 лет Максвелл Смарт оказался полностью один в лесах, находящихся неподалеку от Бучача. Он выкопал себе землянку, питался кореньями и грибами, спасаясь от нацистов и местных полицаев, служивших им. Страшнее голода и холодов его мучило одиночество.
— Я превратился в лесного зверя, — говорит он с горечью, вспоминая эти ужасные времена.
Прошло несколько месяцев, и однажды Максвелл случайно встретил другого мальчика — Янека, который, как и он, искал способ выжить в этом лесном аду. Теперь они были вместе.
Смарт утверждает, что встреча с другом вернула ему надежду. Совместная жизнь облегчила им трудности, так как они поддерживали друг друга в сложных ситуациях.
— Янек стал моим жизненным оплотом, единственным человеком, который мне был нужен. Несмотря на то что поиски еды и укрытия оставались сложными, я почувствовал, что не один — Бог услышал мои крики и слезы и послал мне друга, — вспоминает Максвелл.
Семья Янека (крайний слева) до войны.
Мальчики вместе жили в лесу полгода.
Кровь на снегу
Однажды Максвелл и Янек услышали звуки выстрелов. Как только наступила тишина, они покинули свое укрытие. На снегу у реки лежало семь убитых людей, жертв нацистов.
Смарт заметил, что на противоположном берегу кто-то есть. Они услышали сдавленный плач. Чтобы выяснить, кто это, нужно было перейти в ледяную воду реки.
Янек не хотел идти через реку, причем оба мальчика были слишком слабы от голода и холодов. Максвелл настаивал: «А что, если мы сможем помочь?» Они взялись за руки и вошли в воду.
На другом берегу они обнаружили женщину — она была мертва, но в руках держала маленькую девочку, которая и плакала. Подростки забрали младенца с собой в землянку, но вскоре поняли, что не смогут заботиться о нем.
Вскоре им удалось найти в лесу женщину-еврейку, которая смогла спастись. Она оказалась тетей ребенка и пообещала, что позаботится о нём.
Тем не менее, ледяная вода отрицательно сказалась на уже ослабленном здоровье Янека, и он сильно заболел.
Максвелл сделал все возможное, чтобы помочь другу. Вечером он отправился в ближайшую деревню за едой и лекарствами. Один фермер, который по временам помогал им, согласился выручить. Ему предложили переночевать — впервые за много месяцев Максвелл сумел плотно накормиться и поспать в тепле.
Когда утром он вернулся в землянку с горячим обедом, Янека там не оказалось. Он нашел его в лесу мертвым — болезнь одержала верх над ним.
До сих пор Максвелл Смарт винит себя в смерти своего друга. Он сожалеет, что именно его настоятельная просьба перейти в холодную воду стала роковой. Ему было особенно тяжело оттого, что о судьбе девочки, которую они спасли, он не знал ничего. А вдруг и она не выжила?
— Это была самая большая утрата в моей жизни. Янек спасал меня в те несчастные дни войны. Моя мать и сестра погибли, отец пропал. Я смог смириться с этим, но по-прежнему оплакиваю Янека, — говорит Максвелл.
Он выжил, укрываясь в лесу, а в 1944 году встретил советских солдат и последовал с ними на Венгрию.
Через четыре года Смарт переехал в Канаду, воспользовавшись программой помощи для сирот и беженцев, организованной Канадским еврейским конгрессом. Он осел в Монреале и стал художником.
Как Шарль Азнавур укрывал евреев в оккупированном Париже
Французский певец армянского происхождения Шарль Азнавур также укрывал евреев от гестапо в своем доме. Вместе с сестрой Адой и родителями он сумел спасти минимум троих евреев, а также несколько армянских солдат, которые были насильно призваны в германскую армию, но дезертировали, отказавшись сражаться за нацистский режим. Периодически количество людей, укрывавшихся в квартире Азнавуров, достигало 11 человек.
Среди спасённых был румын, виновный в подрывной деятельности и приговорённый к смерти, узник концлагеря в Дранси, которому удалось сбежать, и еще один еврей, чья история не запомнилась Шарлю Азнавуру. Но это и не имело значения — главное, что в душе Шарля и его семьи нашлось место для людей, оказавшихся в бедственном положении, спасение которых грозило всей их семье расплатой вплоть до смерти.
О своей благородной деятельности певец молчал всю жизнь. Лишь в 2017 году, за полтора года до его кончины, этот подвиг был обнародован. Тогда Азнавур и его сестра получили в Израиле медаль имени Рауля Валленберга, а дискуссии о произошедшем начались после его смерти.
По словам самого Азнавура, они не осознавали всей опасности, поскольку были молоды и поступали по велению сердца. А сердце велело взять под защиту тех, кто угрожал смерти.
Также семья Азнавура сама избежала тирании, вынудившей их покинуть родные места до его рождения, когда они чудом избежали геноцида армян в Османской империи.
Не только Шиндлер: праведники спасают жертв Холокоста
Британский Шиндлер, который спас 669 детей и забыл об этом
Николас Уинтон известен всему миру как Британский Шиндлер. Он сумел спасти более 600 еврейских детей из Праги и пятьдесят лет хранил эту тайну, пока о ней не узнали журналисты и не устроили ему встречу с детьми, которых он спас.
На пороге Второй мировой войны, оказавшись в Чехословакии, Уинтон догадался, что еврейских детей необходимо спасать. Для большинства людей в то время это не было очевидно, мамаевр о том, что их опасности минуют. Но Николас активно включился в работу по спасению, составив списки людей в бедственном положении, среди которых были в основном дети беженцев, покинувших свои дом в Суде, а также сироты и больные.
Он организовал восемь поездов, купив билеты на проезд из Праги на английское побережье для спасения детей, что позже получило название «Чешский киндертранспорт». Часть поездов отплыла, когда Прага уже находилась под контролем нацистов. Уинтон из собственных средств оплачивал залог за детей, обсуждая с организациями и частными лицами, готовыми принять детей, и вёл записи, которые позволили установить их родословные.
Когда нацисты захватили Польшу и началась Вторая мировая война, Николас уехал из Чехословакии и ушел работать в Красный Крест, а затем вступил в Королевские военно-воздушные силы. Он не говорил никому о том, что спасал еврейских детей почти 50 лет, пока его жена не нашла старые записи. Тогда начались публикации, сняли фильм об истории Николаса и детей. Даже в более чем 100 лет он общался со спасёнными детьми, их внуками и детьми, шутливо утверждая, что его семья насчитывает более 5000 человек.
«Немцы очень интересовались, как сейчас я отношусь к их народу»
Бегство из ужасов Минского гетто оказалось спасительным. Вскоре фашисты решили покончить с ним раз и навсегда. С 21 по 23 октября 1943 года на его территории прошли последние погромы. После этого в Берлин отправили победный рапорт: «Judenfrei! Свободно от евреев!» Более 100 тысяч мирных людей были уничтожены.
После освобождения Минска семья Фриды вернулась в родной город. Отец тоже вернулся домой после окончания войны.
— Я помню, мы жили в высоком деревянном доме. Смотрю на улицу и вижу мужчину, который заглядывает в окна. У меня вырвалось: «Папа!» Он поднял голову и улыбнулся, — радостно рассказывает 87-летняя Фрида Вульфовна, в очередной раз воскрешая память о том счастливом моменте своей жизни.
Внимательно слушая, порой сдерживая натискающие слезы, во время разговора возникал один важный вопрос: удалось ли ей спустя столь долгое время забыть и простить тех, кто лишил жизни её брата, кто издевался над ней и ее семьей?
— Я много раз была в Германии. Немцы интересовались, как я сейчас отношусь к их народу. Но забыть и простить такое невозможно! Какое преступление я совершила перед Германией, чтобы нас приговорили к смерти и могли подвергать таким ужасам, которые нам довелось пережить? Они лишь опускали плечи, ничего не ответив, — ने говорит она. — Можно сказать, что сейчас поколения немцев поменялись. Но это остаётся в наследстве, и мы видим, что происходит сейчас. Дай им только малейшую возможность — они её используют!
Мужчина, который спасал детей, так и не раскрыл свое имя
Фрида Рейзман называет свое спасение настоящим чудом. Её, светловолосую голубоглазую девочку, вместе с другим еврейским мальчиком на повозке вывез простой крестьянин-белорус по просьбе её старшего брата Лазаря.
— Мне повязали на голову платок, и когда у проволоки никого не оказалось, я побежала к повозке. Как только мы выехали из Минска, мы начали слышать стрельбу где-то рядом. Крестьянин нас высадил. Надо было бежать, но я не могла пошевелиться. Тогда этот мальчик, которому было около 13-14 лет, поднял меня на руки и донёс до сарая. Мы укрылись там до ночи, потом сельчанин нас забрал и отвёз в Узляны. Там мы впервые за долгое время поели по-человечески и выспались. Наутро нас забрал брат этого мальчика. Он был сослуживцем нашего Лазаря, — объясняет она, и впервые с начала нашего разговора на её лице появляется улыбка.
Старший брат воевал в партизанском отряде, участвовал в 17 подрывах на железной дороге и был среди первых награждённых партизанской медалью, которую ценил даже больше, чем ордена. Но взять с собой 8-летнюю сестричку у него не получалось. Поэтому маленькая Фрида осталась жить у крестьянина. Через месяц он спас и её маму. Всего, по её словам, этот мужчина вывез из гетто десять человек. Сам он погиб во время облавы в районе Червенского рынка. Фрида Вульфовна не знает его имени, но продолжает надеяться разыскать его потомков.
— Он никому не открывал своё имя. После войны я пыталась искать его в деревне, писала в газеты в надежде, что кто-то сможет его вспомнить. Но никто его не вспомнил. Однако для меня он навсегда останется моим ангелом-хранителем, — с нежностью говорит она. — После нас привезли в Поречье, где стоял отряд имени Кутузова, основанный моим отцом. Именно там ко мне вернулось настоящее детство, которое я мечтала.
В этой же деревне, окруженной болотами в 1943 году, нашли приют 40 еврейских детей, которые бежали из Минского гетто во время масштабного погрома. Партизанам было нечем кормить детей, поэтому они раздали их по хатам – ни один крестьянин не отказался взять их к себе.
— Они сами бедствовали, но относились к детям как к своим родным, деля все с ними поровну. Белорусы – невероятные люди, — отмечает Фрида Рейзман. — В 2001 году вместе с бывшей узницей Минского гетто Майей Крапиной на собственные средства установили памятник Праведникам народов мира в деревне Поречье.
| Марина ВАЛАХ, газета «7 дней».
| Фото из архивов БЕЛТА и автора.
Толя капут!
У Гутаковских были родные в Беларуси. В марте 1942 года Финкенфельт с сыном сели в поезд до Белостока, затем пешком до Вильнюса и далее до железнодорожной станции Бигосово. Здесь Римма Финкенфельд осталась работать уборщицей.
Однажды я взобрался на крышу вагона и начальник станции, Хоппе, толкнул меня. Я упал, однако, к счастью, не на рельсы, но всё равно сильно разбил голову, и глаза у меня заплыли кровью. А маме Хоппе я крикнул: Толя капут!
Евреев привезли в Дриссу, заставили вырыть ров и заживо сбросили всех – с детьми, стариками, женщинами. Ров засыпали землёй, земля двигалась и стонала, тогда по ней пустили грузовики. На эту казнь согнали местных жителей, — пишет в своем дневнике мать Анатолия.
Римма Финкенфельд за свою работу на станции получала два килограмма отрубей в неделю. Она также стирала бельё для немцев — за сахарин, мыло и различные безделушки. По воскресеньям с другими женщинами она шла за Двину, в Латвию, меняя свои услуги уборщицы на хлеб, картошку и горох. Поскольку она блестяще знала немецкий, её также обязали переводить пленным приказы шефа депо и его охраны, затем к ней стали обращаться и местные жители, которым нужно было сообщить что-то военным.
Бигосово — это важная узловая станция: днём и ночью шли составы на фронт и обратно, — объясняет Анатолий. — Моя мама была патриотом. Через несколько недель она установила в Бигосово связь с партизанами. Поезда подрывались, составы сходили с рельсов. Немцы заподозрили её в связях с партизанами.
В декабре 1943 года за мамой пришли гестаповцы. Они заподозрили, что она еврейка и помогает партизанам. Нас предал кто-то из своих. Местные, которые работали на немцев, вели себя хуже самих немцев. Меня посадили в грузовик и привезли в Дриссенскую тюрьму. Я помню большую холодную комнату с решетчатыми окнами без стекол.
Все на мне было мокрым от крови
Накануне второго вызова мне приснился сон: ко мне на свидание пришёл отец, — пишет Римма в своём дневнике. — В его добрых глазах была жалость и грусть, а в украинской соломенной корзине был хлеб, сверху лежал большой пучок зеленого лука. Рассказала это другим женщинам, и они истолковали: будут слёзы. В полдень меня вызвали на допрос.
Мама подверглась ужасным пыткам, — нехотя вспоминает Анатолий Кочеров. — Меня подвесили в петле перед ней, чтобы она призналась. После этого у меня было растяжение позвонка; даже след остался. Мне было всего пять лет. Но мама — железный человек.
Меня унесли в другую комнату, заставили принять таблетку, — описывала эту деталь в своём дневнике Финкенфельд. — Острая боль, потом темнота, кровь текла к ногам. Но самое ужасное только начиналось. Мальчику, которого зовут Толя, накинули петлю на тоненькую шею… Я увидела его глаза, услышала: «Мамочка, не хочу!» Бросилась к нему, сильный удар и опять темнота. Я пришла в себя от ударов, — лежала на полу, рядом плакал сын, живой, его носик в крови. В камере женщины помогли мне лечь. Все на мне было мокрым от крови, на шее у меня вздулся рубец, болела поясница и раненая грудь. У Толи была рассечена бровь, разбит нос.
Финкенфельд заверила немцев, что она не еврейка, и что у неё есть друзья в Германии — женщина сослалась на адрес и контактные данные Матиаса Доренкампа. Более того, директор депо, в котором она работала, написал письмо с просьбой отпустить её, потому что без пани Риммы работа останавливается. Её отпустили утром 10 февраля 1943 года, выдав временное удостоверение личности.
Моя мама была невысокого роста, худенькая блондинка с голубыми глазами. Носила такую белокурую корону на голове. С рыжинкой, — улыбаясь, добавляет Кочеров. — И прекрасно знала немецкий язык. Никто не принимал её за еврейку, и это нас спасло.
В феврале 1943 года в Бигосово пришёл карательный отряд. Сжигали целые деревни: стариков, маленьких детей, больных, женщин загоняли в сарай, запирали и поджигали. Часть местного населения собрали на станции — за колючую проволоку. Близлежащие к Росице и Сарии деревни были полностью сожжены, погибли все. После ухода карателей соседка Стефа Колосовская попросила маму сопроводить её в Росицу — найти и похоронить останки родителей. Перед её глазами решили страше зрелище: пепелище, трубы, сгоревшие голые деревья. Стефа нашла кусочек ткани, который приняла за платье матери, собрала горсть земли и закопала.
В апреле и мае мама вместе со мной ушла в лес. Несколько месяцев мы жили в шалаше под Бигосово. 18 июня 1944 года сюда пришли наши войска. Мы вышли. После этого у мамы сильно заинтересовалось КГБ. Она была единственной еврейкой, оставшейся живой в этом районе. Кроме того, она работала у немцев. Маму вызывали на допросы. Но партизаны предоставили все документы, подтверждающие, что она служила своим разведчиком.
Кочеровы-Финкенфельд вернулись в Москву в конце 1944 года. А незадолго до этого они получили письмо от Прокопа Войтовича, который сообщал, что в начале ноября 1941 года в его дом в деревне Кончицы, недалеко от Пинска, зашли трое русских военных, которые сбежали из лагеря. Один из этих военных был моим мужем — он оставил в семье адрес своей мамы в городе Егорьевске. Ушли они на юг, вскоре после их ухода в той стороне началась перестрелка. Это всё, что я знаю о своем муже, — заканчивает свою историю из дневника Финкенфельд.
